ТИХАЯ, ТИХАЯ ИСТОРИЯ

Владимир Данихнов

Вадиму Шефнеру

Эй, а давайте я расскажу вам о счастливой любви. Столько рассказов о несчастной любви, о любви, которая превращается в беспощадную месть, о всякой другой идиотской любви — вам не надоело? Бывает, в курилку войдешь, а там только и слышно: тра-ля-ля, а вот меня Ленка, сучка, бросила, а вот я с Людкой, дрянью, расстался, а вот Мишка — тот еще козел, оставил меня одну с ребенком, а ребенок — вылитый он, смотрю на него и каждый вечер плачу… сплошной, ешкин кот, кризис отношений.

Вот, кстати, пока мы тут беседовали, Ленка из бухгалтерии пришла, тонкую сигарету из пачки нервными пальцами вытянула и курит, на Жеку, своего бывшего возлюбленного, зверем глядит и цедит сквозь зубы ядовитым таким голосом: «Ах ты, урод плешивый», — с таким чувством говорит, с каким раньше Жеке на шею вешалась. — «Ах ты,» — говорит, — «подонок… Я — сучка? А кто с этой шалавой, Иркой, при мне в постели кувыркался?»

И так муторно, так гадостно на душе мне становится, что я немедленно выхожу в самый центр курилки и, подбоченившись, спрашиваю: «Ребята, а хотите, я вам историю счастливой любви расскажу?»

— На сколько сигарет история? — спрашивают.

— Приблизительно на пять-шесть.

— Накуримся всласть… — мечтательно произносит Ленка. — Сердце успокою… давай, — говорит, — Мишенька, рассказывай.

— А взрывы в твоей истории будут? — спрашивает Жека. — Страсть люблю, когда все взрывается к чертовой матери.

Я говорю: взрывов не будет. Это тихая история.

— Не слушай ты этого придурка, Мишенька! — говорит Ленка, брезгливо поморщившись. — Рассказывай.

Жека хмурится, открывает рот, намереваясь сказать ей что-то резкое.

А я, не давая ему произнести ни звука, говорю: у меня был двоюродный брат…

####

Клим был хрононавтом. Как известно, хрононавтика — профессия магическая, сопряженная с шаманскими ритуалами. Наука доказала, что путешествовать во времени невозможно, поэтому людям, скрепя сердце, пришлось применять магию. Ну, в общем, современную историю все знают.

Вызвал Клима начальник и говорит:

— Клим, хочешь в командировку в прошлое до пятницы?

В кабинете у начальника маски африканские по стенам развешаны, курительные палочки ароматный дым источают, на полках вазы расписные, до краев забитые волшебными травами, , горшки глиняные по углам громоздятся, волшебными зельями булькают.

— Куда? — деловито спрашивает Клим. Он человек серьезный, ответственный, одевается всегда так, что ни пылинки, ни соринки на его выглаженном костюме ни за что не найти. Очки стильные, опять же, по моде — широкие, зеркальные; туфли лакированные блестят, идеально начищенные. На улице Клима встретишь, подумаешь: кинозвезда к нам в провинцию приехала; ангел небесный, спустился, голливудского происхождения!

— Недалеко, буквально лет на тридцать в прошлое, — отвечает начальник.

— Цель?Начальник объясняет: так, мол, и так, охота за такими-то сведениями, сбор редких в настоящем магических семян конопли, позволяющих путешествовать в недалекое будущее, еще что-то — неважно, в общем. Клим соглашается, да и отчего ж не согласиться? Командировка плевая, а деньги лишними не бывают.

— Напарницей у тебя будет Валерия Курочкина.

Клим морщится: это уже неприятно. Валерия среди хрононавтов слывет безалаберной работницей, которую держат в учреждении только потому, что она единственная женщина, не впадающая в кому во время хроновыстрела. Не позволишь ей работать — сразу всяческие лиги по защите прав женщин налетят, в клочья порвут, феминистки проклятые.

####

Знакомство с Курочкиной прошло не ахти как. Долго друг к другу приглядывались, обменивались какими-то общими фразами, гуляли вдоль периметра стартовой площадки, мерцавшей желтыми огнями. Хронопушка стояла тут же, размером в три человеческих роста, цилиндрическая, грозная, вся в налипшей копоти. С виду — чугун-чугуном. Из дула торчит «снаряд» — хроношар, он же машина времени или хроноядро. Да мало ли названий в учреждении этому чуду магической мысли придумали!

Таинственные символы начертаны на полу вокруг машины времени. Колдуны в черных рясах что-то нашептывают, производя пассы руками; свечи восковые горят, факелы чадят на влажных каменных стенах, а дым завивается спиралью и уходит в вентиляционные шахты под потолком — это уже мать-наука старается.

— Проверь, как техники поработали. А то завтра вылет, мало ли что… — произносит Курочкина строго, вроде как начальственным тоном.

Да-да,представляете: начальником их маленькой экспедиции назначили эту взбалмошную дурочку. Да сколько у нее вылетов? Пять-шесть? Что это по сравнению с Климовским стажем? Клим стоял у истоков, у него одних учебных вылетов под сотню и «боевых» еще около двадцати.

Клим смотрит сверху на суетящихся, будто муравьи, техников, которые чистят пушку, проверяют показания приборов, заливают в бак ману — жидкую магическую благодать, топливо для машины времени, и говорит:

— Конечно, госпожа Курочкина, я все проверю.

Она, худая, тщедушная красавица со смоляными глазами, говорит, поморщившись:

—Да оставь ты этот официальный тон. Давай на «ты». Я-то знаю, что из меня командир как из быка тряпочка, просто шишкам нашим понадобилось, чтобы хоть раз женщина хронополетом поруководила. Разве я виновата?

— Хорошо, Валерия, — говорит Клим с плохо скрываемой злостью. — Я проконтролирую работу техников.

Она горько вздыхает.

####

Сноп искр. Пространство кривляется, коверкается, плавится перед глазами — это заряжается пушка. Клим и Валерия, одетые в одинаковые серебристые костюмы, сидят в кожаных креслах внутри хроноядра, руками крепко вцепившись в подлокотники. Их взгляды устремлены в бесконечность веков. Они готовы к старту.

Хронопушка стреляет, и машина времени, всё ускоряясь и ускоряясь, начинает пронзать пространство и время.

А потом — почти сразу — наступает тишина.

И вдруг по всей кабинке загораются и начинают мигать красные лампочки; тревожно пищат приборы, зеленые цифры, сводя с ума, мельтешат на мониторах.

Курочкина кричит:

— Клим, ты проверял, сколько маны залили эти проклятые техники?!

Клим молчит.

— Ты сделал то, что я приказала?!

Клим молчит, растерянно бегая холеными пальцами по клавиатуре. Компьютер выдает неутешительные данные. Клим смотрит в иллюминатор, за которым проносятся смутные тени. Он борется с искушением разбить стекло и выпрыгнуть наружу. Но это не поможет. Его тело просто разнесет атомами по целой неделе, и никто никогда не сможет собрать его, Клима, снова.

Валерия плачет.

Клим молчит.

Разозлившись на Курочкину и начальника, на весь белый свет, он назло не стал проверять, как поработали техники. Кто же знал, что в этот раз они схалтурят по-крупному.

Первая промежуточная станция пройдена, и машина времени замедляется. Радио, висящее под потолком, за какую-то долю секунды записав отрывок из местной радиопередачи, воспроизводит ее:

— «И в этот прекрасный светлый день, дамы и господа, мы увидим чудо — первый полет на машине времени. То, о чем раньше могли мечтать только фантасты, начиная с Уэллса и Жюль Верна…» — Радио замолкает. Машина времени снова ускоряется. Дни и ночи за иллюминатором, сменяясь, мелькают все быстрее. Хроноядро все глубже погружается в Марианскую впадину прошлого.

— Разве Жюль Верн писал про машину времени? — спрашивает Валерия, вытирая слезы ладонью.

Клим молчит.

####

Фактически хроноснаряд уже стал для них гробом. Все, что им остается, это бороться со скукой в ожидании последнего часа. Это уже не грустно и даже не страшно, это как-то… никак.

— Человек — огромное скопище ноликов и единичек. Просто бесконечная вселенная ноликов и единичек. И, кстати, братья и сестры не всегда по-настоящему родственники. Вот, например, брат унаследовал нолики и единицы от матери, а сестра — от отца. Ну не совсем так, конечно, кое-где эти самые нолики и единички пересекутся, но процентов на десять, не больше. Какие же они родственники? Они друг другу чужие люди… — часто сбиваясь, рассказывает Клим свою безумную теорию.

— А если этот нолико-единичный генотип был одинаковый у их родителей? Может, потому люди и сходятся, что у них нолики и единички похоже расположены?

Клим замолкает, хлопая своими длинными ресницами, которых очень стесняется еще со школы, и смущенно улыбается.

— Ох, — говорит, — мне даже в голову не приходило…

Валера смеется.

— Что смеешься-то? — бурчит Клим, засовывая в переработчик магических трав найденную в бардачке заговоренную белладонну. Устройство довольно рыкает, проглатывая узким «ртом» топливо. Жаль, белладонны надолго не хватит.

Валера говорит:

— У тебя рожа, блин, сейчас забавная. Будто у ребенка конфету отняли.

— Что за слово такое, «рожа»? — спрашивает Клим. — Как-то не по-интеллигентски.

— Да в жопу теперь эту интеллигентность можно засунуть, — говорит Валерка, запуская пятерню под челку. — Башка что-то болит…

Клим говорит:

— Кажется, мана заканчивается быстрее, чем я думал.

Курочкина кивает, думая о своем:

— Правда, прикольно, что нас перемешает в одну, блин, субстанцию, когда мы погибнем?

— Может, остановить машину? — спрашивает Клим, зажмурив глаза — будто боится своих же слов.

— Ничего не выйдет.

— Никто не пробовал раньше.

— Ну что ты, Клим. Тут ведь всем управляет программа, а ты, блин, не компьютер, чтобы точно рассчитать момент, когда можно безопасно вынырнуть в обычное пространство.

Машина замедляется. Радио, поймав случайную волну, говорит:

— «…и сборная Италии по футболу в полном составе… неполадки… хрррррр… в двигателе… хрррр… самолет упал вдалеке от жилых кварталов…»

— Господи, — шепчет Валерия, закрывая ладонями глаза. — Я помню, помню этот день…

Они смотрят в иллюминатор. Сквозь серо-синюю дымку вращающихся образов, сквозь полупрозрачные силуэты каких-то незнакомых людей, проглядывает девочка, вылитая Валерка; ее отец, в свою очередь сильно похожий на нее, хлещет девочку по заду и по спине узким кожаным ремнем. Куда попадет — туда и бьет. На белой коже остаются красные полосы; с кончика ремня, разбившись в воздухе на сотню мельчайших круглых капелек, слетает кровь. Мужчину шатает. Он выпил лишку.

— Немного стыдно… — говорит Валерка, кусая нижнюю губу. — Когда твое прошлое обнажено, когда оно на виду у всех.

Клим не знает, что надо делать в таких ситуациях, и осторожно берет Валерию за руку. Она улыбается и отталкивает его ладонь.

Клим произносит смущенно:

— Мне очень жаль.

— Чего тебе жаль-то, блин?! — кричит Валерка. — Давай, смотри, наслаждайся, как твоей коллеге жопу дерут!

Она уходит в другой угол кабинки и притворяется, что проверяет показания приборов, чтобы в который раз убедиться, что мана заканчивается очень быстро, даже слишком. Наверное, где-то течь.

Они не успевают, не могут достичь пункта назначения, и все из-за каких-то мелочей, из-за того, что им досталась старая модель «хроноснаряда», из-за того, что техники залили в бак недостаточно маны, а Клим не проверил их работу. Все из-за того, что путешествия во времени сейчас поставлены на поток, и никто кроме родственников погибших не обратит внимания на две-три машины времени, пропавшие за год.

— Ты ведешь себя так, потому что напугана, — говорит Клим. — Кажется, это называется регресс. Возвращение к подростковым реакциям…

— А не пойти ли тебе в жопу, Клим? — спрашивает Валерка.

####

— Смотри, за окном дети катаются на качелях. Бли-и-ин… кажется, я узнаю этот двор. Да, я здесь жила когда-то…

Они сидят вдвоем в кресле и смотрят в иллюминатор. Валерка — у Клима на коленях.

Клим молчит.

— Ты что?

— Не знаю. Немного боюсь… не за себя, за тебя. Не хочу, чтоб ты умирала.

— Да успокойся ты, блин! Все равно мы попадем в рай!

— А как же ад?

Она говорит, гладя его по голове:

— На самом деле, ада нет, есть только рай. Но тем, кто попадает туда не заслуженно, становится очень стыдно. Тебе не стыдно попасть в рай вместе со мной, Клим?

— Стыдно. Но ради тебя я готов.

— Так, блин, мало времени, чтоб лучше узнать друг друга. А с другой стороны, если бы ты проверил уровень маны, ничего этого и не было, верно?

— Да.

Они целуются.

####

За иллюминатором — угольная чернота. Радио молчит, только иногда шипит, выплевывая обломки слов.

— Ты знаешь… когда я была маленькая, когда папа меня бил… мне казалось, что на меня кто-то смотрит, кто-то невидимый, и сочувствует, хочет помочь, но не может. Может, это ты был? В нашем хроноядре.

— Я…

— Наверняка, это был ты. Скажи, Клим.

— Я люблю тебя.

— Это не то. Клим, пожалуйста! Ты ведь хотел помочь мне, тебе меня было жалко?

— Да.

— Спасибо.

Каждое прикосновение сжигает часть его, ее души. На пол сыплются опаленные нолики и единицы. Клим и Валерка касаются друг друга, смотрят друг другу в глаза, улыбаются глупо, как школьники. Кажется, это называется регресс.

— Очень тихо, правда, Клим?

— Прости меня. Из-за меня мы…

— Не надо, не проси прощения, ну их в жопу эти извинения… ты, блин, подарил мне счастливую любовь. Мне этого достаточно.

— Какая же она счастливая?..

— Глупый. Она потому счастливая, что никогда не закончится. И умрем мы в один день, как в сказке.

— «…говорит радио «лав.ком.гутт.дел.кур»! Сегодня прекрасный летний день и для вас выступает певица Гулькерия! Гулькерия, прошу вас!..»

Они тихо смеются.

— Даже в такой ситуации радио может опошлить момент, — говорит он с улыбкой.

— Как и ты, — улыбается она. — У тебя, Клим, наверное, нолики и единички расположены в том же порядке, как и у этого радиоведущего.

Он хохочет.

Они замолкают. Становится очень-очень тихо.

Это тихая история.

В ней не будет взрывов и кульминаций.

####

Уровень маны упал почти до нуля. Огни дымно-красным светом заволокли маленькую кабинку. Становится трудно дышать.

— Клим, наша машина, погибая, прольется серебряным дождем?

— Или просто растает, как ледяная фигура. Или обратится в пепел. Зависит от того, в какое время мы попадем. Зимой, в лесу, она выпадет снегом. В городе, посреди оживленной улицы, превратится в смог. Это магическая защита, специально предназначенная для того, чтоб в случае аварии, аборигены не заметили машину.

— Клим, ты всегда такой серьезный?

— Я…

— Не спорь со мной, пожалуйста. Мы прольемся на землю серебряным дождем.

— Откуда ты знаешь?

Радио шипит и прокручивает записанное сообщение:

— «…небо облачное, местами ожидаются дожди…»

Валерка говорит:

— Я надеюсь.

Клим шепчет:

— Давай, все-таки попробуем остановить машину времени? Вдруг нам повезет, и мы вынырнем в нормальном времени? Представь, если нам повезет, какая жизнь нас тогда ждет? Жизнь вдвоем, вместе, всегда.

Она молчит.

####

Курильщики безмолвствуют, внимая мне.

А я говорю: у меня был двоюродный брат. Он полюбил свою напарницу Валерку Курочкину, девушку, походящую на него как две капли воды, девушку, душа которой состояла из тех же единичек и ноликов, что и у него, и они пролились на землю теплым весенним дождем, впитались в теплый, исходящий паром чернозем у ног маленькой темноглазой девочки, чумазой и вертлявой. Девочка засмеялась, протянув руки к небу, затянутому тучами, и стала кружиться на месте, держа в одной руке совок, а в другой — ведерко.

Ее громко звал вышедший на балкон пьяный отец, но она не слушала его, она собирала в ведерко серебро неожиданного дождя.

####

За покрытым мыльными разводами окном серо, промозгло, угрюмо. Питерская осень. Растрепанные ведьмы грустно носятся по небу на метлах, пытаясь при помощи колдовства разогнать низкие тучи. К сожалению, у них ничего не выходит. Магии не всегда удается победить природу.

Ленка докуривает сигарету, вминает бычок в край пепельницы, бывшей когда-то банкой из-под растворимого кофе, и говорит:

— Ладно, во всех хрономашинах ведется запись в реальном времени, которая передается в Центр Управления, и я могу поверить, что саму историю ты не выдумал. Но в концовку, прости, не верю. Откуда ты знаешь, что они пролились именно дождем?

Жека стоит рядом с ней какой-то потерянный, смотрит только на Лену и вдруг говорит:

— Ленка, прости меня, ради Бога.

Она, растерявшись, спрашивает:

— Что?

Я долго не отвечаю на Ленкин вопрос, обращенный ко мне. Крепко затягиваюсь, а потом говорю: а я и не знаю, чем все закончилось. Я выдумал финал, выдумал серебряный дождь, чтобы эта любовь была еще немного счастливее. Добавил в нее щепотку счастья. Быть может, Клим и Валерка на самом-то деле развеялись пеплом над пожарищем или еще что. Кто его знает.

Жека вдруг обнимает Лену, а она не отталкивает его. Она тихо плачет. Остальные в курилке смущенно отводят глаза, украдкой посасывают сигаретки. Всем почему-то немножко стыдно.

Я говорю:

— Ведь много счастья не бывает, правда?

Все молчат.

У меня звонит телефон. Я извиняюсь перед грустными курильщиками и выхожу из курилки. Прячусь за углом, достаю сотовый, подношу трубку к уху:

— Алло?

У Клима грустный и, кажется, немного пьяный голос:

— Мишка… брат… приезжай, а?

— Что случилось?

— Ну…

— Что?

— Да вот… Валерка ушла. Собрала вещи и ушла, ничего не сказала… брат, приезжай. Водки возьми, коньяка и приезжай. Бухнём. Отпросись с работы и приезжай; я не знаю, что с собой сделаю, если не приедешь…

— А ну прекрати! — говорю. — Размазня. Ты, мать твою, мужик или баба?

— Миша, ради Бога…

— Хорошо, — говорю, — сейчас буду. Крепись.

Я прячу трубку в карман, наблюдая сквозь стеклянную дверь, как Жека прижимает к себе Ленку. Они, кажется, счастливы; пускай их счастье и недолго продлится.

####

Это тихая, тихая история. Так легко опошлить ее неловким жестом или словом, произнесенным чуть громче, чем надо.

Быть может, я ее уже опошлил.

В таком случае, извините.

####

Тс-с-с…