СНАЧАЛА МЫСЛЬ

Аркадий Штыпель

* * *

Читатель вправе спросить: а как же фэнтези? Почему автор ничего не говорит о балладах Жуковского, «Руслане и Людмиле», «Демоне»? И, наконец, неужели в поэзии последних десятилетий, у виднейших ее представителей, так уж ничего нет про чудеса и волшебство?

Я думаю, что применительно к стихам вряд ли стоит говорить о фэнтези: смысл этого термина у нас еще не вполне устоялся, но под ним, как правило, подразумевается повествование, по меньшей мере, сомасштабное «Руслану и Людмиле». И вряд ли имеет смысл давать здесь обзор сказочно-мифологических сюжетов русской классики и Серебряного века — мы просто утонем в материале, к тому же по большей части известном читателю.

Тем не менее, одно соображение, касающееся «Руслана и Людмилы», все-таки хочется высказать.

Академик М. Л. Гаспаров в книге «Записи и выписки» замечает: «Что, если бы Пушкин не перешел бы в «Руслане» на лирический четырехстопный ямб и остался бы при эпическом четырехстопном хорее?..

О, дела давно минувшего,

О, старинные предания!..

Князь Владимир Красно Солнышко

Во своей высокой горнице

С сыновьями правил пиршество…

Было бы впечатление погруженности в предмет вместо дистанцированности…». От себя добавлю, что именно вот эта дистанцированность от предмета, от уже сложившейся традиции переложения русских былин, о которой говорит Гаспаров и которая задана «всего лишь» стихотворным размером и структурой строфы, позволила Пушкину так непринужденно переплести в одной поэме и русскую былину, и западноевропейский рыцарский роман, и арабскую сказку. Дав тем самым блестящий образец того, что сегодня мы называем жанром фэнтези.

Что же касается поэзии советского и постсоветского времени, то о некоторых стихах с такими сюжетами я уже упоминал, о других скажу ниже, стараясь, все же, держаться поближе к нашим дням. При этом мне представляется не совсем корректным в рамках нашей темы обращаться к произведениям религиозного и мистического содержания — таким как, например, рождественские стихи Бродского. Хотя грань между сказочным и религиозно-мистическим не всегда очевидна — как, скажем, в большом стихотворении «Сказка» из «Стихов из романа» Бориса Пастернака.

И увидел конный,

И приник к копью,

Голову дракона,

Хвост и чешую.

Пламенем из зева

Рассевал он свет,

В три кольца вкруг девы

Обмотав хребет.

………………………….

Змей обвил ей руку

И оплел гортань,

Получил на муку

В жертву эту дань.

Посмотрел с мольбою

Всадник в высь небес

И копье для боя

Взял наперевес.

И все-таки в советское время поэты обращались к сказочно-мифологическим сюжетам, прежде всего, в целях сатирического иносказания.

Помнится нашумевшая на излете хрущевской оттепели поэма строгого ревнителя реалистических традиций Александра Трифоновича Твардовского «Теркин на том свете». Уж не знаю, сможет ли сегодняшний молодой читатель оценить всю ироническую едкость вот такого, к примеру, диалога:

Ты-то мог не знать — заглазно:

Есть тот свет, где мы с тобой,

И, конечно, буржуазный

Тоже есть, само собой.

Всяк свои имеет стены

При совместном потолке –

Два тех света, две системы,

И граница на замке.

…………………………………

Не по мне лежать здесь лежнем,

Да уж выписан билет.

Ладно, шут с ним с зарубежным,

Говори про наш тот свет.

Что ж, вопрос весьма обширен.

Вот что главное усвой:

Наш тот свет в загробном мире

Лучший и передовой.

Искрометная сказочная фантазия — но, что ни говори, в подчиненной, служебной роли сатирического приема.

Более острое впечатление в плане собственно фантастическом оставляет большое трагисатирическое стихотворение Виктора Сосноры «Последнее сказание о невидимом граде Китеже», опубликованное в 1969 году в сборнике «Всадники». Вот несколько отрывков.

И я вернусь в тот город Китеж,

туда, где вырос.

………………………………….

И я приду к своей жене

в ворота храма.

……………………………………..

— Где сын? — спрошу я.

 — Убила стража,

четвертовала.

— Где дочь — спрошу я.

— Три смены стражи,

сто сорок стражей

твою насиловали дочь

поочередно.

— А ты? — спрошу я жену. — А челядь?

— А побратимы?

— Молчала челядь, — жена ответит,

а побратимы

вступили в стражу, во избежанье

подозрений,

я —

вышла замуж за самодержца, —

жена ответит.

……………………………………………………

Вот я вернусь в тот город Китеж,

в тот Град Героев.
Как видоизменилась челядь
моей державы!

Носы, торчащие как сучья,
хрящи прогнули
и окончательно скурносились
по-рыбьи.
Луноподобные усы
окостенели.
Как будто человечья челюсть,
но жабьи жабры.

Подводный мир Сосноры, так же как и загробный мир Твардовского, несомненно, являет собой сатирическую метафору сталинской диктатуры. Но Соснора, в отличие от Твардовского, строит свою сатиру не на мгновенно — вплоть до речевых штампов — опознаваемых социально-политических реалиях, а на мифопоэтически обобщенном изображении диктатуры как таковой. Именно поэтому у Сосноры роль фантастики более самостоятельна и самоценна.

В сатирической, а то и юмористической, карнавальной роли выступает сказочная фантастика и в широко известных песнях-сказках Владимира Высоцкого, и в обогатившей наш «золотой фонд цитат» поэме Леонида Филатова «Про Федота-стрельца…»:

Нет войны?! Я все приму:

Ссылку, каторгу, тюрьму,

Но — желательно в июле,

И желательно в Крыму.

* * *

Ближе к нашему времени не отягощенные эзоповым языком самодостаточные сказочно-мифологические сюжеты встречаются чаще. Чтобы было понятней, что я понимаю под самодостаточностью, попробую очертить круг явлений, которые мне представляются не вполне самодостаточными. Не забывая, однако, и о том, что все такого рода границы условны и зыбки. Я уже говорил, что не считаю самодостаточными в плане фантастики прямые однозначные аллегории. Не считаю самодостаточными и всевозможные стилизации, в частности, те стихотворения, баллады и песни, которые довольно часто встречаются в прозаических произведениях, особенно в жанре фэнтези. Кроме того, существует достаточно распространенный (и вполне законный) поэтический прием, когда общеизвестные литературные сюжеты и персонажи, в частности сказочно-мифологические, используются в качестве неких символов, знаков «культурного кода». Использование таких символов (будь то Дон Кихот, Гамлет, Одиссей или Кощей Бессмертный) позволяет читателю с ходу «въехать в тему», а кроме того, идентифицировать себя с автором как людей одного — широкого или узкого — культурного круга. Сюда же относится и множество стихов, «навеянных» культовыми фантастическими романами — от «Аэлиты» до эпопеи Толкина. Стихи, в которых фантастические образы и сюжеты выступают только в качестве знаков культурного кода, сами по себе могут быть и хороши, и интересны — но не в плане собственно фантастики. Другое дело, когда известный сюжет радикально переиначивается, взламывается, как это было в цитированных ранее «Атомной сказке», «Минотавре» или «Новом Жюль Верне».

Несомненно самодостаточен и сюжет поэмы Максима Амелина «Веселая наука, или подлинная повесть о знаменитом Брюсе, переложенная стихами со слов нескольких очевидцев», которую я совсем недавно прочел в его новой книжке «Конь Горгоны». Речь, понятное дело, идет о приближенном Петра 1, дипломате, полководце и ученом, «чернокнижнике» Якове Брюсе. Фигуре и без того легендарной, а под пером Амелина превратившейся в настоящего сказочного героя. Поэма большая, и цитировать ее здесь просто не хватит места. К счастью, Амелин остроумно снабдил ее вынесенным на поля «конспектом» соответствующих строф. Некоторые из этих маргиналий я и процитирую.

«Перевод астрономического календаря». «Начертание полной географической карты России». ( Это подлинные деяния Брюса, его календарь выдержал множество переизданий. — А. Ш.) «Творение по примеру Пигмалиона тела своей невесты из разных садовых и полевых цветов». «Ночные бдения Брюса при электрическом освещении вызывают подозрения у московских обывателей». «Оставление Брюсова тела его же духом. — Точное изображение невидимого полета в надмирные выси». «Дарование Брюсу временного бессмертия для девяти земных жизней.– Принятие других даров: жидкого, твердого и газообразного».

Надеюсь, по этим выдержкам можно составить представление и об иронически-вычурном, живом и жизнерадостном стиле собственно поэмы.

Мария Галина хорошо известна читателям «РФ» как автор фантастической прозы и литературный критик. А читатели московского журнала поэзии «Арион» знают поэтессу Марию Галину — автора поэмы «Катти Сарк» и многих других стихов «с фантастическим уклоном». В стихотворении «Как Греттир боролся с мертвецом» из «скандинавского» цикла «Север» она практически без изменений воспроизводит сюжет одноименной саги. Здесь нет ни аллегорических иносказаний, ни какого-либо осовременивания или переиначивания. Для достижения поэтической новизны и самодостаточности фантастического сюжета Галиной хватило самой малости — предоставить слово самому герою саги и вести рассказ от первого лица:

Смотрит — я не могу пошевелить и пальцем,

Глаз не могу оторвать от его буркал,

Тут говорит он: паршиво, Греттир, вышло,

Лучше б тебе, Греттир, со мной не встречаться.

С этой ты ночи лишишься своей удачи,

Против тебя обратится твоя же сила,

Был ты героем, а станешь пустым задирой,

Ты и сейчас, говорит, Греттир, вспыльчив.

Жалко тебя мне, говорит, дурень,

Будут тебя травить, как дикого зверя…

…

вот он и говорит мне — соврал ведь, верно?

Наверняка соврал — разве ж я изменился? –

Так прогоните скальдов, зовите девок,

Меду еще налейте, огни зажгите,

Что там — веселиться так веселиться!

Дальше, понятно, закрыли луну тучи,

Он замолчал, я за меч — так вот оно и вышло!..

Худо другое, он на последок молвил,

Что на меня проклятие налагает.

Мол, темноты теперь я бояться стану

И одиночества — а кто из вас не боится?

Зимняя ночь длинна, темна, бесприютна,

В каждом кургане мертвецы вострят зубы,

Пляшут огни мертвецов на крутых склонах!

…

Так прогоните девок, несите еще меду,

Кто это там сказал, что Греттир струсил?!

* * *

Поскольку я пишу эту статью для киевского журнала, то, прежде чем перейти к дальнейшему изложению, хочу сказать несколько слов и о фантастике в украинской поэзии. Насколько я могу судить (а украинскую поэзию, особенно новейшую, я знаю все-таки похуже, чем русскую), для украинской поэзии сказочно-мифологические темы и сюжеты были и остаются и органичней, и актуальней, чем темы и сюжеты НФ. Уже у самых истоков современной (в широком смысле этого слова) украинской поэзии мы видим бурлескно-пародийную «Энеиду» Котляревского — приключения античных героев и богов, выряженных в украинские костюмы на фоне сочных реалий украинского быта. Далее — сказочные мотивы полета и невидимости в удивительно «модернистском» «Сне» Шевченко, за который он так жестоко поплатился, далее — Леся Украинка с фантастической «Лесовой песней»… Сказочно-мифологические мотивы украинской поэтической классики оказали несомненное влияние на современных фантастов Украины, в том числе и русскоязычных.

Фантастическое в украинской поэзии в первую очередь связано с «черноземным космосом». Много лет назад именно этими словами уже упоминавшийся здесь Давид Самойлов охарактеризовал творчество выдающегося украинского поэта второй половины ХХ века Мыколы Винграновского.

Вот его стихотворение «Императрица Варвара», датированное 1964 годом.

Ні бекання, ні мекання у мжичці,

Куди не кинь — по голову плюта.

В короні з буряків на буряковій гичці

Із димаря Варвара вилiта.

Де гайвороння вимокла орава

Над клубом спить i носом ніч клює,

Летить зболіла, здумана Варвара

У царство незвойоване своє.

Мерщій! Мерщій! В пониззі, в луговині,

Садовина та мокне i сичить,

Де кожній картоплині й цибулині,

Морквині, капустині, гарбузинi

Душа болить, терпка душа болить.

Корові тепло, гусям, курям тепло,

У хаті тепло й дітям, далебі,

I тi вітри, що вимокли над степом,

В печі над жаром сушаться й собі.

А тут — плюта! I морква, й цибулина…

Тут все на сваті, що там i казать!

Тепер літай, лиха твоя годино, -

В недобрий час добру ж не пропадать.

* * *

Задумывая эту статью, я ставил перед собой весьма скромную цель: поделиться с читателями своими впечатлениями о тех стихах с фантастическими сюжетами, которые мне почему-либо запомнились. Оказалось, что запомнившегося, подсказанного, «всплывшего» по ходу работы хватило бы не только на журнальную статью, но и на небольшую монографию. Поневоле пришлось ограничиться преимущественно литературой советского и постсоветского периода и фактически отказаться от литературоведческого подхода. Тем более, что хотелось не столько рассуждать о стихах, сколько делиться впечатлениями, то есть цитировать и цитировать. Предъявлять, как говорится, товар лицом. И если кто-то из читателей журнала захочет поближе познакомиться с представленными здесь поэтами, я буду считать свою задачу выполненной. А те свои рассуждения, которые мне кажутся достаточно занятными, я приберег под конец статьи.

Но прежде чем перейти к этим рассуждениям, постараюсь как-то резюмировать свой беглый обзор фантастических сюжетов современной поэзии, опять-таки процитировав моего хорошего приятеля, замечательного поэта и переводчика Григория Кружкова:

И пока механический голос отсчитывает:

двадцать три… двадцать два —

давайте резко передумаем

и вылезем из скафандров.

Вот она — другая планета.

Не правда ли, она вам что-то напоминает?

Солнце почти такое же,

и встречающие девушки

так похожи на провожавших.

* * *

Года два назад я присутствовал на мастер-классе Олди. Кто-то из молодежи спросил, какого рода литературу стоит в первую очередь читать начинающим фантастам. Ответил Олег Ладыженский:

— Читайте хорошие стихи. Только поэзия научит вас по настоящему ценить каждое слово. И ничто так не расшевеливает воображение, как поэзия.

Не ручаюсь за дословную точность, но смысл был именно такой. Что и неудивительно, поскольку оба мастера не чужды стихотворчеству.

Захотелось пойти дальше и на конкретных примерах выяснить, как именно может расшевелить поэзия воображение фантаста. В начале статьи я уже писал о том, что поэзия фантастична на глубоком уровне самой поэтической речи и ее образного строя, и что буквальное прочтение едва ли не любой метафоры может явить нам совершенно фантастическую картину. Есть даже такой специальный термин — реализация метафоры. Это поэтический прием, состоящий в обыгрывании прямого, буквального смысла какого-либо метафорического выражения. Хрестоматийный пример реализации метафоры — строчки из одной старой эпиграммы: А он из мухи делает слона — /И после продает слоновую кость.

Возьмем хрестоматийную же развернутую есенинскую метафору: Изба-старуха челюстью порога/ Жует душистый мякиш тишины. Между буквальным прочтением этой метафоры и фантастическим, образно говоря, зерном чудесного рассказа Бориса Штерна «Дом» — один логический шаг. То есть, я никоим образом не берусь утверждать, что Борис Штерн реально «вытянул» свой рассказ из двух есенинских строчек. Скорее всего, дело обстояло совсем не так. Более того, сама мысль о связи рассказа с поэтическим образом могла и не приходить ему в голову ни при написании рассказа, ни после, хотя стихи Есенина он, несомненно, знал и помнил. Я говорю только о том, что данная метафора позволяет извлечь из нее фантастическую идею, зерно вот такого рассказа.

Еще пример. Я почти уверен в том, что Станислав Лем не был знаком со стихами молодого Максима Горького. Тем не менее, в одном раннем стихотворении (его в свое время положил на музыку и исполнял в концертах Александр Вертинский) у Горького была такая метафора — море смеялось. От мысленной реализации этой метафоры до фантастического зерна «Соляриса» — опять-таки один, ну, от силы два логических шага.

Точно так же не составит большого труда выстроить логическую цепочку, соединяющую утверждение Маяковского о том, что если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно, с повествованием Евгения Лукина («по совместительству» — очень интересного и остроумного поэта) про то, как катали мы ваше солнышко.

То есть, теоретически писатели-фантасты могли бы вдохновляться образами и метафорами поэзии, хотя вряд ли такое случается ли на практике. Я попытался специально для этой статьи придумать фантастический сюжет, отталкиваясь от какой-нибудь метафоры. Перебрал в уме множество ярких метафор, но так ничего и не придумал. Подобрать поэтические эпиграфы к уже существующим сочинениям было не так уж трудно; другое дело — шагнуть от поэтической строчки к какому-то новому, еще неизвестному сюжету. Впрочем, новый сюжет, как и новую яркую метафору, в любом случае выдумать не так-то просто, как бы ни растормаживала наше воображение высокая поэзия. Может быть, кому-то из читателей журнала здесь повезет больше, чем мне.

А в заключение замечу, что, наверное, не случайно стихотворчеством грешит добрая половина фантастов и изрядная часть фэндома. Но это уже, как говорится, совсем другая история.

1Окончание, начало см. в «РФ» № 5 за 2005 год.