МИР НАСИЛИЯ И МИР БЕССИЛИЯ

Роман Арбитман

Артур КЕСТЛЕР. Призрак грядущего: Роман. М.: Махаон, 2004.

Романы-предупреждения «ближнего прицела», в массе своей, живут недолго: едва конкретная дата, обозначенная автором, совпадает с датой реальной и читатель обнаруживает, что описываемых ужасов не случилось, книга отправляется в архив. Исключение в этом ряду — «1984» год Джорджа Оруэлла. Даже через два десятилетия после того, как Уинстон Смит «полюбил Большого Брата», призрак тоталитаризма продолжает впечатлять и ужасать. (Увы, и «десятиминуткам ненависти», и «полиции мысли», и Министерству Правды можно при желании сыскать некоторые — пока еще расплывчатые — аналогии в окружающей действительности).

Рецензируемый нами роман не относится к числу классических, однако весьма любопытен и сегодня — в немалой степени из-за личности его создателя. У Артура Кестлера (1905 — 1983) необычная биография. Уроженец Венгрии, он к сорока годам стал известным английским публицистом и писателем, а до этого воевал на стороне республиканцев в Испании (был пойман франкистами, приговорен к смерти, чудом спасся), участвовал в сионистском движении (был членом киббуца в Палестине, боролся с англичанами), сочувствовал коммунистам и жестоко в них разочаровался. Результатом этого разочарования стал роман «Тьма в полдень», написанный в 1941 году и переведенный на русский язык только во времена горбачевской перестройки — под названием «Слепящая тьма». Главный герой романа, крупный большевистский функционер Николай Рубашов (прототипом его отчасти послужил Николай Бухарин), арестован в период Большого Террора конца 30-х и обвинен в немыслимых грехах. Оказавшись в камере, Рубашов судит сам себя, сам себя приговаривает, а потому уже не сопротивляется давлению «века-волкодава».

Кестлер одним из первых писателей попытался ответить на вопрос, мучивший западную интеллигенцию, которая следила за сталинскими «показательными процессами»: «Если они невиновны, почему же они признаются во всех этих чудовищных грехах?» Многие действительно были сломлены пытками, многие были вынуждены плясать под дудку следствия и суда, поскольку их близкие оставались в заложниках. Но многие — в том числе и Рубашов из «Слепящей тьмы» — оговаривали себя на судах, будучи в здравом уме и трезвой памяти. Партийные начетчики, революционеры до мозга костей, всегда готовые поставить интересы ВКП (б) выше личных, они убедили себя, что для пользы дела необходимо лгать — дабы все остальные, поверив в гнусный заговор против любимой власти, еще теснее сплотили ряды. По Кестлеру, следователи-циники, вроде Глеткина или Иванова, прекрасно использовали чужой фанатизм ради укрепления диктаторского режима в Советском Союзе...

Роману, о котором пойдет речь, переводчик дал название «Призрак грядущего», хотя существует вариант, более приближенный к оригинальному, — «Век вожделения». Тем не менее новый заголовок вполне соответствует сюжету. Написанная в конце 40-х, книга в чем-то продолжает тему, начатую «Слепящей тьмой», — с той лишь разницей, что речь теперь идет о недалеком будущем: время действия отнесено в начало 50-х, местом действия становится Париж. Одним из главных персонажей романа является русский коммунист Федор Никитин — официально атташе по культуре Свободного Содружества (переименованный Советский Союз), а на деле сотрудник МГБ, которому поручено ответственное задание: составлять будущие «расстрельные списки» французских интеллектуалов, готовясь ко дню «Икс», когда его страна оккупирует Францию.

Никитин — человек из породы Рубашовых. Подобно тому, как главный герой «Слепящей тьмы» предал любящую его Арлову (ту сочли врагом народа), Никитин готов легко откреститься от своей возлюбленной Надежды (та не пожелала осудить репрессированного отца и сама стала преступницей). Внук простого сапожника, сын одного из двадцати шести расстрелянных бакинских комиссаров, герой ни на секунду не сомневается в величии идеи, во имя торжества которой погиб когда-то его отец и в скором времени будут уничтожены еще сотни и тысячи несогласных с ней. По сюжету романа, многие из тех, с кем общается Никитин в Париже, догадываются, ЧЕМ он занимается, но так слабы и безвольны, что не могут противостоять его витальности. Недаром американка Хайди, приехавшая в Париж вместе с отцом, влюбляется в Федю, сравнивая его с окружающими интеллектуалами — нежными тепличными растениями, чей смысл жизни неясен: «У него есть вера, подумала она, сгорая от зависти, ему есть во что верить. Это и делало его таким замечательным и совершенно не похожим на людей, которых ей обычно доводилось встречать».

Подобный образ мыслей чрезвычайно пугал самого Кестлера, писавшего свой роман-предупреждение после второй мировой войны, когда в Европе демократическая идея ослабла, а симпатии к коммунистам были чрезвычайно высоки, так что авторитет Советского Союза был гораздо выше, чем авторитет США. «Вы — измывающаяся над неграми полуцивилизованная нация, которой управляют банкиры и гангстеры, тогда как ваши оппоненты покончили с капитализмом, и в их головах есть хоть какие-то идеи», — бросает француз американке. Другой персонаж романа, высокопоставленный французский чиновник, не без горечи объясняет представительнице Нового Света: «Умереть просто и спокойно может лишь тот, кто знает, за что умирает. Но именно этого никто из нас не знает! О, если бы вместо консервированных персиков и противотанковых орудий вы смогли подбросить нам какое-нибудь новое откровение...»

Романисту вовсе не казалась абсурдной мысль о том, что французы, пережившие немецкую оккупацию, не станут сопротивляться оккупации русской, а элита нации будет готова «встречать приветственным гимном» тех, «кто ее уничтожит» (цитата из Брюсова тут вполне уместна). Недаром в книге мадам Понтье, супруга профессора-ренегата, произносит: «Если бы пришлось выбирать, я бы лучше сотню раз сплясала под балалайку, чем один раз — под скрежет музыкального автомата». Это перекликается с известным высказыванием Жан-Поля Сартра: «Если мне придется выбирать между де Голлем и коммунистами, я выберу коммунистов». Роман «Призрак грядущего» во многом слабее «Слепящей тьмы», он более публицистичен и менее художественен — писатель слишком торопился, слишком опасался оказаться пророком, чтобы тщательно прорисовывать образы. Тем не менее, читая книгу, вспоминаешь и аксеновский «Остров Крым», и гладилинскую «Французскую ССР» (явный парафраз с романом Кестлера), и — что особенно грустно — высказывания некоторых нынешних представителей европейской элиты, чья терпимость к проявлениям фашизма, авторитаризма и «пассионарного» исламского экстремизма подчас выглядит просто самоубийственно. Коммунизм, конечно, сегодняшней Европе не опасен — тут Кестлер промахнулся. Однако писатель точно уловил склонность левых интеллектуалов всех поколений к капитуляции перед любыми «грядущими гуннами». Свастикой ли украшены их знамена, красной ли звездой, портретом ли Бен Ладена — без разницы.